Директор «Независимого института социальной политики» Татьяна Малева
об исследовании на тему межпоколенческой мобильности:
style="margin-top: 0px; margin-right: 0px; margin-bottom: 10px; margin-left: 0px; outline-width: 0px; outline-style: initial; outline-color: initial; font-size: 14px; vertical-align: top; background-image: initial; background-attachment: initial; background-origin: initial; background-clip: initial; background-color: transparent; background-position: initial initial; background-repeat: initial initial; padding: 0px; border: 0px initial initial;">У нас таких исследований нет. И наши исследования в полном объеме на те же вопросы ответить не могут. Какова у нас связь между образованием родителей и образованием следующего поколения? У нас ярко выраженная такая связь существует, но она сложнее, чем можно себе представить, у нас, как и в большинстве стран западного мира, растет доля детей, которые живут не с биологическими родителями. Поэтому в конечном итоге такой социальный лифт формируется не путем биологического родства, а в зависимости от того, кто воспитывает этих детей.
Поэтому с долей условности можно сказать, что влияет образование старших взрослых членов семьи. Когда мы получили регрессию по родителям, она была менее выражена, чем регрессия по старшим членам семьи. Причем чем выше образование старших членов семьи, тем не только выше вероятность поступления детей, но и вероятность того, что они закончат высшее учебное заведение. Это большая разница.
Второе – самая главная проблема России по сравнению со странами ОЭСР: они ведь просто берут и измеряют заработки. Мы тоже, конечно, можем это измерить, но тут начинается полная чехарда: надо учитывать драматические изменения в доходах населения, которые были в 1990-х годах. Ведь эти тенденции хорошо учитывать на эволюционно растущих трендах. А у нас были скачкообразные ситуации и изменение всей социальной структуры. Сюда входит и 1998 год в том числе. Мы наблюдали за этим процессом с начала 1991 года. И уже в самом начале 1990-х эта связь [между доходами поколений] начинает распадаться. Драматически падали доходы, заработная плата. Тем не менее, такой связи очевидной – нет.
Но была другая связь – которая сохраняется и сейчас: на получение детьми образования и их дальнейший успех, в том числе на рынке труда, у нас влияют не столько доходы родителей, сколько социальные связи семьи. Связь между включенностью в социальные сети и успехом детей у нас выше, чем связь по доходам. И это нас отличает от стран Запада. В этом есть и хорошая, и плохая стороны. Хорошая – в том, что определенные социальные лифты работают и даже вне зависимости от уровня доходов семьи люди имеют доступ к системе высшего образования.
Плохая – в том, что мы не знаем качества этого образования. Возможно, часто идет речь о получении диплома в педагогическом, сельскохозяйственном вузе, диплом который дает формальный статус. Но дает ли он реальный статус, повышающий конкурентоспособность на рынке труда – это большой вопрос. Для этого надо проводить систематические исследования, которые не проводятся. Единственное исследование – это наше обследование «Родители и дети, мужчины и женщины». Мы сейчас пытаемся провести третью волну, где мы попробуем выяснить: те, кто поступали или учились три года назад – закончили ли они высшее образование.
Многие говорят, что в Америке более высокая социальная мобильность. Но мы должны понимать, что речь идет о значительном влиянии миграционных процессов, что мигранты, которые прибывают в США, они не успевают продвинуться, а вот их дети успевают. Это ситуация очень низкого старта. В Америке общество сильно сегрегировано, и если бы мы взяли коренное белое население, мы бы увидели такую же ситуацию, как в Европе. Эта быстрая социальная мобильность касается класса ниже среднего и бедных, и эта миграционная волна постоянно работает, люди из бедных стран соглашаются на низкие стартовые позиции, зато их дети имеют более высокие шансы.
Но все равно, в целом, американское общество более социально мобильно. В основе этого лежит неолиберальная доктрина США. Они не оказывают существенных социальных услуг и программ населению, кроме одной: всемерно поддерживают систему образования. Государство уверено, что его главная задача – дать людям образование, остальное они сделают сами. Этим США добиваются высокой социальной мобильности. Европа демонстрирует иные модели, но главное – это консервативное и изначально более высокообразованное и стабильное общество. Когда кто-то выходит на высокие характеристики, там и темпа прироста тяжело добиться.
У нас ситуация уникальная: общество претерпело гораздо более мощные реструктуризационные процессы, и чем США, и чем Европа. У нас довольно много людей с хорошим образованием, которые не сумели найти места под солнцем. Для нас «образованные» и «успешные» – это не одни и те же люди. И наоборот – есть довольно большая социальная группа, добившаяся экономического успеха, не обладающая высшим образованием. Мы делали обследование в 2000 и 2007 годах, которое показало, что никаких коренных в этом плане изменений за семь лет роста – которого никогда больше не будет, – не произошло. Казалось бы, все эти характеристики должны были бы свестись воедино: те, у кого есть доступ к нематериальным ресурсам, должны были бы получить доступ к материальным. Ничего этого не произошло. Успешно войти на рынок труда и в тот сегмент, который дает доступ к высоким заработкам, может по-прежнему не более 20% населения. Даже несмотря на то, что доля людей с высшим образованием росла быстро.
У нас не работает система непрерывного образования: не более 3% населения имеет дополнительное образование. И это главная причина, по которой у нас не работает социальная мобильность: у нас по-прежнему нормой является одно высшее образование на всю жизнь. Вот почему при относительно высоком уровне образования мы не можем говорить о высоком качестве рабочей силы. Что касается прогнозов социальной мобильности, если мы будем поддерживать архаичную структуру экономики – нет никаких оснований полагать, что что-то изменится.
